Девятьсот дней блокады – это девятьсот дней и ночей невиданного мужества и непоколебимой веры ленинградцев в победу. Город непокорённых выжил, благодаря силе духа его защитников. И сейчас, в наши мирные дни, мне, как и тысячам бывших блокадников, хочется, чтобы новые поколения никогда не познали таких же мучений, чтобы память о блокадной боли коснулась и их сердец. И очень хотелось бы, чтобы навсегда ушли из нашей жизни безумцы, призывающие к войнам и захватам чужих земель, чтобы исчезли те, кто наживается на страданиях и крови народов. Поэтому так важно ещё и ещё раз напомнить миру, в каком аду жили мы в те страшные годы. Этот материал основан на моих личных воспоминаниях, а также на интервью, которое я давала местной газете «Городской вестник».

О начале войны мы узнали 22 июня 1941 года в Петергофе, где проходил праздник открытия фонтанов. Весть мигом облетела два соседних городка – Старый и Новый Петергоф. Думаю, что в ту ночь мало кто из жителей мог спокойно заснуть. Уже скоро начались обстрелы, в небе всё чаще стали появляться вражеские самолеты. Всё тревожнее становились сводки Советского информбюро: немцы стремительно приближались к Ленинграду.

Мы жили тогда в Старом Петергофе, в большом старинном доме, который, казалось, будет стоять ещё много лет и надёжно защитит нас. Но всё чаще и чаще выли сирены, всё больше летело к городу самолётов. Били наши зенитки, и осколки их снарядов дождём сыпались на землю. Опасно стало ходить по улицам. Голода пока не было, но люди запасались продуктами. Помню, мама купила много конфет и складывала их в наволочку.

Мы с подругой, её мамой и моей сестрой тоже принимали участие в «снабжении»: на брошенном поле недалеко от дома собирали свёклу. С горки хорошо просматривалось все вокруг – Нижний парк, Верхний парк, где были знаменитые дворцы и фонтаны. Вдоль всей возвышенности располагались так называемые чухонские деревни. Эту мирную картину нарушали колонны солдат, идущих на передовую. Обратно вразброд понуро брели другие бойцы – окровавленные, в бинтах. Явственно слышались орудийные выстрелы.

Вдруг налетели самолеты фашистов, началась бомбёжка. Мы в ужасе набросили на головы пустые мешки. Когда самолеты улетели, раздались испуганные крики: «Танки, танки!» Вниз с горы бежали наши солдаты. Мы побежали вместе с ними. Позже мы узнали, что в этот день немцы отрезали Петергоф от Ленинграда. Они засели в Нижнем парке, где шли ожесточённые бои. Все дворцы, которыми мы так любовались, были разбиты. Статуи фашисты вывезли в Германию.

Недолго жили мы в нашем доме в Старом Петергофе, где взрослых жителей осталось мало: кто – на фронте, кто – в ополчении, кто – на окопах. К тому же бомбёжки усилились, люди выбегали из домов, прятались, кто где мог. Однажды мы вместе с другими жителями добежали до ближайшей траншеи и прыгнули в неё. В небе разыгрались воздушные бои. Вернуться домой не смогли: многие здания были разрушены. Пришлось провести несколько дней в траншее, куда постоянно спускались люди. Человек тридцать сидели друг против друга, упираясь коленками. Земля тряслась и осыпалась, откуда-то лилась вода. Дня через три решили искать пристанища. К тому же, немцы были в ста метрах от нас, мы слышали, как они разговаривали.

Выбрав момент относительного затишья, стали выбираться из траншеи. Я чувствовала, что наша мирная жизнь кончилась, и выбросила из кармана ленты для бантов. Дома всё было разбито, рамы без стёкол. Собрав кое-какие пожитки, мы с братом, сестрой, отцом, матерью, дедушкой и бабушкой и другими жителями Старого Петергофа направились в сторону Финского залива. Внезапно начался минометный обстрел. Мы прыгнули в какой-то окоп и сидели там, задыхаясь от порохового дыма. Мучила жажда, родник журчал рядом, но высунуть голову было нельзя. Ночь просидели в окопе. Кастрюлю со щами, которую я взяла с собой, делили по каплям. Эту ночь я никогда не забуду: тогда погиб мой дедушка.

Наутро увидели совсем близко фашистов, мимо которых мы едва пробрались. Беженцев приютил монастырь в районе Ораниенбаумского спуска. Три недели укрывались за мощными стенами от обстрелов и бомбёжек. Но война настигла нас и здесь. Пришлось уходить дальше. Нашли лошадь. Усадив бабушку и младшего брата в повозку, мы с сестрой пробежали, держась за эту повозку, километров семь. Какой-то грузовик привез нас в Большую Ижору. А немцы тем временем заняли Стрельню, Новый Петергоф, отрезав нас от Ленинграда. Мы оказались в двойном кольце блокады. Хлеб возили через Кронштадт по морю. А потом было так же, как у всех: снижение хлебных норм, голод, гибель людей.

Однажды в магазине я услышала от продавца: «Товарищи, с сегодняшнего дня по карточкам прибавили 25 граммов хлеба!» Все, стоящие в очереди, заплакали. Эти слова запомнились мне на всю жизнь.

Но голод по-прежнему косил людей. Умер соседский мальчик Толик. Его завернули в простыню и положили в длинный ров, наполовину заполненный мёртвыми. Закопали только тогда, когда ров заполнился.

В первые дни блокады я ещё ходила в школу, где ученики получали дополнительный кусочек хлеба и чай. Потом учёба прекратилась, хлеб и чай – тоже. На бойне, где убивали ослабевших от голода лошадей, оставалось много копыт с подковами. Отец собирал их в мешок. Мама обжигала копыта, отбивала подковы и варила баланду. Так и прожили семь страшных месяцев. В апреле началась эвакуация: в Кронштадт по Финскому заливу, потом – по Ладоге, дальше – эшелонами на Кавказ. Но и туда пришли немцы, на оккупированной территории пришлось жить целый год.

Со временем перебрались в Электросталь. Училась в вечерней школе, в педагогическом училище. Незаметно прошли тридцать лет, отданные детскому садику. Сейчас я живу на одной пенсии в Южном Кучино, но в душе навсегда остался Петергоф – город детства, в котором опять шумят знаменитые фонтаны.